molodnews.ruМеня давно интересует психология больного. С одной стороны, больной со своей болезнью, с другой — врачи с постоянным чувством усталости и раздражения. Живя обычной жизнью, мы этого недопонимаем. А если придется поменяться местами?
Сегодняшний рассказ — от пациентки с раком молочной железы, которой удалили грудь.
Еще не вечер…
— Вам необходима операция, — говорит доктор. Говорит мягко, почти ласково. Но мягкость — с металлом. Он не спрашивает, он констатирует. Это еще не приговор, это пока предварительный диагноз. Но по коже пробегают мурашки, и сердце проваливается куда-то в низ живота. Кровь приливает к вискам, и только одна мысль пульсирует в голове: «Почему я?..»
В 7 часов утра иду на автобусную остановку с двумя сумками. Еще и еще раз «перебираю» список необходимых вещей: зубная щетка, паста, мыло, комнатные тапочки… халат, спортивный костюм… детектив Марининой… паспорт, медицинская карта, направление…
Длинный подземный коридор объединяет корпуса больницы в мини-город. Не коридор, а лабиринт — с развилками, поворотами и перекрестками, подъемами, спусками… Впереди бодро шагает «разводящая» медсестра. «Не отставайте, придерживайтесь меня. Нам — в отделение маммологии». На третьем повороте начинаю терять ощущение пространства и времени. Многочисленные неоновые указатели расплываются в глазах, коридор с низким потолком кажется бесконечным…
Больше часа сижу в «аппендиксе» — небольшом коридорном «отсеке», жду, пока какую-нибудь женщину не примут на операцию. С операционного стола ее переведут в специальную палату. А значит, для меня освободится место. Опять чувствую, что «зависаю» в пространстве, время остановилось. Прошлое осталось за порогом моего временного прибежища, будущее — туманно и неочерчено. Единственная реальная вещь — невыносимый холод. Трясет по полной программе. Не помогают ни свитер, ни теплая кофточка, ни наброшенный сверху мохеровый шарфик. Не могу согреться. Не могу понять, что я здесь делаю. Кто все эти женщины в домашних халатиках? И почему их так много?
В отделении лечат рак молочной железы разных степеней сложности. Или заболевания, которые рано или поздно могут вызвать рак… Напротив меня садятся две молодые женщины. Первые пять минут я не могу «въехать» в их разговор: такое впечатление, что они обмениваются кулинарными рецептами — спокойно, со знанием дела.
— Специальный бюстгальтер с силиконовым протезом стоит очень дорого, — говорит одна другой. — Так я придумала выход — напихаю в лифчик ваты или носовой платок с крупой и буду носить вместо протеза.
Тяжело понять, шутят они или говорят всерьез. Доктор, направивший меня на операцию, предупреждал: это очень специфическое отделение. Здесь лежат люди, «преступившие черту» — они иначе думают, иначе чувствуют. Прикоснувшись к их миру, сам начинаешь иначе воспринимать жизнь.
За мной приходит медсестра.
— Вам в 9 палату.
Ну, наконец. Хоть какая-то определенность.
В палате, кроме меня, еще двое. Ирина, 53 года, лежит здесь после мастэктомии (по медицинской терминологии, мастэктомия — полное удаление молочной железы). И 40-летняя Таня, которой еще только назначили мастэктомию. (Здесь и далее имена изменены. — Н.К.) Операция через два дня.
— Минчанка? — спрашивает у меня Таня.
— Угу, — отвечаю как можно более безразлично.
— Значит, «столичная штучка», — улыбается она. — А ты случайно не собираешься жаловаться дежурной медсестре, что тебе не нравится запах в палате, или включенный после «отбоя» свет, или громкий храп?
— Не собираюсь…
— И это правильно. В нашем отделении все равны — и министр, и уборщица.
Объяснила доходчиво. Но легче от этого не становится. Наоборот — такая тоска… За окном от порывов ветра болтаются из стороны в сторону сосны, мокрый снег прилипает к стеклу. По протоптанным дорожкам ходят люди. Они на воле, а ты будто за решеткой, хотя никто не держит насильно. «Я не буду плакать. Я не буду распускать нюни. Я буду сильной. Я должна быть сильной!» — повторяю себе в сто первый раз. И чувствую, как бегут по щекам слезы, смывая остатки косметики.
Откуда-то издалека доносится Танин голос:
— Если будет холодно, возьми мое одеяло — у меня их два. В первый день всегда холодно — это от нервов.
После обеда она выводит меня на «экскурсию». «Это ванная комната, здесь уборная, здесь биде…»
Двери в ванных комнатах и уборных не закрываются изнутри — такой порядок. Это исключает различные нежелательные эксцессы — все же с тяжело больным человеком может случиться что угодно. Преодолеть психологический барьер и приспособиться к «открытым» дверям с непривычки сложно, однако где-то ближе к вечеру напряжение спадает. Жизнь упрощается. Все упрощается. Ты принимаешь реальность такой, какая она есть. И покорно смиряешься с неизбежным. «Лишь бы не было хуже». Этот лозунг Таня предложила написать на стене каждой комнаты. Для пессимистов. Чтобы ценили каждый прожитый день и каждую подаренную минуту.
— Я раньше никогда не ходила в церковь. Наверно, стоило бы? — спрашивает она, лежа на соседней кровати.
Что я могу сказать? Вопрос веры очень интимный. А дорога к Богу у каждого своя. У одного — короткая, у другого — долгая… Таня живет в районном центре, работает поваром в столовой. Замуж вышла рано, И, как сама признается, без особых чувств. («Мама сказала: если парень хороший и берет тебя, нужно идти»). Жили тяжело, все наживали своим трудом.
— Я все время нервничала. Кровати нет, приличного шкафа нет, телевизора нет, стиральной машины… А муж успокаивал: не волнуйся, Танечка, все купим, лишь бы живы–здоровы были.
Купили, обставились. Правда с лета и до осени Таня с детьми не вылезали из лесу — собирали и сдавали ведрами грибы и ягоды… Свою «припухлость» на правой железе она заметила еще весной. Подумала — мелочь, пройдет. Потом не до этого было — начался «сезон» закаток… В конце осени все же решила показаться врачам. В первый раз ее продержали в больнице недолго, с неделю.
— Я домой с песнями ехала. Пела от счастья, думала, дорогу сюда забуду. Через десять дней позвонила, чтобы узнать о результатах анализов. А врач мне говорит: возвращайся, милая, назад, «клеточки» у тебя нашли.
Слово «рак» в отделении вслух не произносят, будто на него наложено табу. Хотя большинство диагнозов очевидно, иначе говоря, видны не вооруженным глазом: чуть ли не каждая вторая ходит с пластиковой «гармошечкой» — специальным резервуаром, в который стекает послеоперационная лимфатическая жидкость. «Дренаж» не просто собирают и сливают — необходимо каждый раз измерять его объем. Чем он меньше, тем лучше.
— Сегодня всего 100 граммов «сдала» — радуется соседка по палате Ирина. — Может, через неделю домой выпишут.
Понятие «выпишут» для нее, как и для многих, довольно условное. После выписки Ирину ждет курс химиотерапии, о которой она старается пока не думать… На этом этапе ее больше беспокоит двенадцатилетняя внучка, которая осталась дома с дедушкой. У девочки — сложный переходный возраст со всеми последствиями: пропущенными уроками, плохими отметками и далеко не примерным поведением.
— А почему она не живет со своей мамой? — осторожно спрашиваю у Ирины.
— У ее мамы — моей дочери — два года назад так же нашли опухоль. Пришлось удалять молочную железу. Я тогда чуть с ума не сошла. Мужа у дочери никогда не было, забеременела по молодости. А тут еще такая беда… Думала — на ее личной жизни можно ставить крест. Хоть бы выздоровела в свои 30 лет, девочку на ноги поставила… А год назад она с мужчиной познакомилась — молодым, неженатым. Поначалу все боялась ему правду сказать. Но это не утаишь… А он, когда узнал, еще больше начал ее жалеть, предложил жить вместе… Ну, а внучку мы к себе забрали — пока у них жизнь наладится.
Взаимоотношения с мужчинами — вообще отдельная тема. Если тебе удалили только «сектор», часть железы — это одно. «Товарный вид» при этом практически не теряется. Если отняли железу полностью — совсем другое. По этой причине переживают многие. Да практически все. Поэтому «гламурные» журналы с полуобнаженными красавицами здесь не в почете — как минимум, раздражают.
— Полюбуйтесь только на Семенович! — Таня внимательно изучает страницу журнала с фотоснимком эстрадной «звезды». — Ну, такое может кому-то понравиться?
Разумеется, имеется в виду не творчество певицы…
Несколько раз в день Тане на мобильный звонит муж. Рассказывает, где был, что делал. Говорит, что скучает без нее, ждет, переживает за будущую операцию.
— Ты что, забыл, какая я вернусь? — раздраженно спрашивает Таня, имея в виду, что после мастэктомии останется без железы. — Так что ищи себе полноценную жену, с двумя «шариками».
Обычная женская провокация. В очередной раз она хочет услышать, что нужна ему какая угодно — лишь бы только живая. Он повторяет ей это постоянно — утром, перед отходом на работу, в обед, когда приезжает покормить детей, и вечером, когда звонит, чтобы пожелать спокойной ночи… Это что-то большее, чем просто любовь. А что тогда? Наивысшая степень преданности? Жалости? Сочувствия?.. Чтобы понять, нужно оказаться по ту сторону «рубежа». И найти в себе силы жить дальше. Как тысячи других женщин, проходящих через этот «конвейер».
— Что он ответил тебе?
— Сказал, что я дура… И что он без меня не сможет…
Врачи предлагают Тане согласиться на «пластику» — пластическое восстановление железы, которое выполняется одновременно с операцией по удалению злокачественной опухоли. Фактически новая железа «выкраивается» из собственных тканей (спины или брюшной стенки).
Взвесив все «за» и «против» («консилиум» проводится поздним вечером в нашей палате), Таня решает не соглашаться на пластику.
— Замуж мне выходить не нужно, дети тоже уже есть. Проживу и с протезом.
Операции у нас с ней назначены на один день. Вечером накануне нам делают уколы — вводят успокоительный препарат. Но сна ни в одном глазу.
— А может, — спрашивает Таня шепотом, врачи перепутали анализы? Мне рассказывали, что одной женщине случайно отдали чужое заключение, по которому выходило, что «клетки» есть. А на самом деле их там не было. Может быть, и мне повезет?
Лично я в больничные «мифы» — тем более такого типа, с перепутыванием морфологических заключений — верю слабо. Но не поддержать Таню не могу:
— Может быть…
О самом худшем не думает никто — женщинам, попадающим в отделение, не так много лет. Каждая надеется на чудо. И молится на своего врача, как на Бога.
… Опять за окном снег. Настоящая предвесенняя вьюга. Гнутся и скрипят сосны. И от этого делается тревожно. Что там завтра? Звучат последние распоряжения медсестры: «Вечером не есть и не пить!» В голову начинает лезть разная ерунда. А вдруг наркоз не подействует?.. Или врачу подсунут тупой скальпель?.. А если во время операции зачешется кончик носа?… И зачем только я соглашалась на местную анестезию! Лежала бы себе в полной отключке и ничего не чувствовала бы…
…Самое страшное — услышать утром по «громкой связи» свою фамилию. Нас с Таней вызывают первыми… До операционного блока — один лестничный пролет. Двадцать ступенек, преодолев которые, я превращусь в послушную «биомассу» и мое тело перестанет мне принадлежать. И двадцать секунд времени, за которые успею обратиться к Богу с самой короткой молитвой попросить об одном: жить… Без суеты, без зависти, без горделивости. Жить ради самой жизни потому, что это так чудесно…
На последней ступеньке оглядываюсь на Таню. У нее очень бледное и очень серьезное лицо. Мне так жаль ее, что сжимается сердце. После операции — чрезвычайно сложной — ей понадобятся фрукты, орехи, морепродукты… А зарплата у Тани — 300 тысяч.
— Перекрести меня! — просит она одними губами. И исчезает в «своей» операционной.
… Через три дня меня выписывают. Дальнейшее лечение — в поликлинике по месту жительства. Иду по больничному коридору и ловлю на себе любопытные взгляды других женщин: выйти отсюда практически здоровой — большая удача.
Таня лежит в послеоперационной палате. Забегаю к ней на минутку, чтобы попрощаться.
— До свидания…
— Ты что, нельзя так говорить! — поправляет она. — Лучше пожелай, чтобы мы с тобой больше никогда здесь не встретились.
Я пожелала этого искренне и от всей души…
Наталья Карпенко, газета (март 2009).
Если вас интересует эта тема, рекомендую книгу А. Солженицына «Раковый корпус», которую сейчас читаю.
Читайте также:
«Раковый корпус» — очень тяжёлая книга. Тоскливая.
Тяжелая, но правдивая. Нашу бригаду обычно не отправляют к онкобольным, но пару раз приходилось их видеть (медленное умирание с болями и одышкой; сильные боли). Зрелище крайне тяжелое.
Как участковый терапевт, вел немало онкобольных. Это действительно тяжелые характеры (кстати, у родственников, живущих с ними тоже изменен характер). Отметил, что очень часто им приходится одно и то же объяснять по несколько раз.
Насчет звонков мужа в больницу… Мне кажется, это неправильный подход — постоянно говорить, что любишь, в ответ на регулярные сомнения. Да, ей тяжело, а мужу каково? Что он перебирает у себя в голове? Ведь у нее больничный, а на все фрукты, морепродукты — ему искать деньги + ее постоянно успокаивать… Если она ему создаст надому постоянный стресс, то скоро он, тоже загремит в больницу, и тогда они сравняются в своем положении… Она этого хочет?
Как участковый терапевт, проработала на участке 20 лет. Курировала онкологических больных, выписывала наркотики, а потом — свидетельство о смерти… Старалась побыть у такого больного подольше, поддержать словом. Напрягали родственники вопросами типа: а не навредит такое количество обезболивающих? И это погибающему больному! Вот тут и требуется для больного сочувствие и понимание, а где-то и жалость от врача. В поликлинике читала курс по онкологии главный врач ООД, в прошлом оперирующий онколог, зав. отделением «лицо-шея», профессор. Она говорила, что у каждого в организме есть раковые клетки — просто один доживает до своего рака, а другой нет. Мне «посчастливилось «дожить!
Онкодиспансер, операция, химиотерапия. Прерывистый курс — капельница, неделя «прихода в себя», 3 недели работы и так полгода! Прошло 8 лет. Моё ощущение, что у меня в руках граната с выдернутой чекой — в любой момент 4 ст… У меня не было мужа, родителей — было 2 сына: 12 и 7 лет, нужно было жить и бороться ради них. Перед кем «капризничать»? Вот здесь и нужен врач с его сочувствием, даже жалостью и вселением надежды! Даже умирающий больной, осознающий своё положение, надеется услышать от врача слова поддержки. И не нужны больному исследования, всё уже ясно, нужна поддержка, доброе слово. А к богу каждый придёт сам, если ему это понадобится. Я не ощущаю потребности в вере.
А «Раковый корпус» прочитала уже после лечения — всё так, как на самом деле!
Уважаемые коллеги: жалейте своих больных (даже если Вы устали и они «достали» Вас) — пациентам это не повредит. А как известно — и слово-лечит!
Вынуждена сказать, что этим женщинам еще повезло. В хорошей больнице им повезло находиться. В той стране в которой живу (Кыргызстан), в отделении онкологии, если туда и попадешь, то находиться не выносимо. Удручающая картина: из туалета на втором этаже видно палату первого этажа — потолок обвалился еще 3 года назад, делать никто и не собирался. Премедикацию перед операцией не делают. Аппарат для лучевой терапии лет 20 в неисправности: вместо пораженной области облучается все тело, причем о дозировании облучения сами врачи могут только догадываться. Врачи после операции видят пациента только в день выписки. Такой менталитет — «уважающий себя» хирург после 40 лет не удручает себя общением с пациентом. Чтобы купить препарат для химиотерапии, пациент должен продать как минимум машину и приобрести его возможно только в соседнем Казахстане. О везучих женщинах эта история…
Мне пришлось поехать в Ст.Петербург на операцию, так как в США без мед.страховки подобная операция — разорение! Но я заранее заказала в США всю литературу, перечитала всё возможное, и приехала, настроенная на битву ))
Во второй частной палате оказалась женщина, ставшая мне подругой. Недавно она честно призналась, что, если бы не я, она просто «рассыпалась» бы от ужаса и безнадёжности. Проснулась я после наркоза первой, хотя мне было 64, и стала шопотом просить медсестру отключить капельницу. На второй день я бодро гуляла по коридору. Проходящий мимо хирург удивлённо спросил, что я делаю))) «В движении — жизнь»,- было моим ответом. Он распахнул дверь общей палаты и сказал:»Объясните это им!» Там лежали вялые, равнодушные женщины. Смотрели в потолок.
На третий день я потихоньку вышла из отделения (16-го декабря) и пошла по заснеженному парку искать интернет кафе, сообщить дочери, что жива))
Выписали меня на 9-й день, и на следующий день я отмечала в ресторане свой день рождения. Ещё через 10 дней в том же ресторане до 5-ти утра — Новый Год.
Я считаю, что в России слишком запугивают женщин, они даже боятся другим сказать, что у них — РАК! В США же весь октябрь — месяц РМЖ. Мы празднуем ЖИЗНЬ в этот день. И сочуствия, как пишет уважаемая Ирина Владимировна, нам не нужно. Нам необходимо быть ПАРТНЁРАМИ со свои врачом. Знать диагноз, прогноз, лечение, схему, а также — почему именно это схему, и зачем именно эти вещества.
Осведомлённый больной — лучший помощник врача в борье за выздоровление. Но это — моё сугубо частное мнение )))))))
Да… всё так и было…так же точно думалось …ощущалось..сейчас плакала читая……Но я живу и благодарю БОГА за жизнь! Благодарю за испытание посланное мне и моей семье… это нас сделало ближе и мы стали ещё больше ценить друг друга ..ценить каждый миг отпущенный нам прожить вместе… Правильно говорить не » за что???» …. А ДЛЯ ЧЕГО????????????
Просто ужасно, плакала пока читала. У меня соседка мать двоих детей 36 лет, рак молочной железы в 4 стадии, когда с ней разговариваю пробую поддержать, но не знаю получается или нет… Тяжело особенно детям в этой ситуации, знают что теряют мать… Господи помоги этим людям, очень страшная болезнь
Лично наблюдала жизнь больного с таким ужасным заболеванием… Это тяжело физически и морально, только вот от физической боли чаще всего помогают обезболивающие, а вот морально справится очень тяжело, и больным, и их родственникам.
Как бы хотелось, чтоб людей с такими страшными заболеваниями стало меньше…
Я лично, в течение почти года, жила рядом с медленно умирающей от рака матерью. На тот момент мне было 12 лет, сейчас 15. Честно говоря, с трудом вспоминаю те времена, всё же мозг блокирует особенно неприятные моменты из жизни. Естественно, я знала не всё, в большинстве своём просто догадывалась, ловила обрывки фраз. А потом я уехала на сборы с друзьями, которые продолжались неделю. Приехала, папа встретил, а по дороге рассказал, что мама умерла. Помню, что сначала не почувствовала ничего. Вообще. Странную пустоту, никаких слёз и ничего подобного не было. Вообще, я не удивилась толком, буквально за несколько месяцев до её смерти вспомнилась известная фраза: «Нужно надеяться на лучшее, но готовиться к худшему», что я, собственно, и сделала. Дома было много родственников: бабушек, дедушек, братьев, сестёр и т.п. Помню, что все боялись мне в глаза смотреть, хотя я ни разу не устраивала истерик, не ныла, вела относительно нормальную жизнь. Через пару месяцев всё встало на свои места. Насколько это возможно, конечно.
Сейчас, через несколько лет, оглядываясь назад, я понимаю, что реакция моя была довольно странной для ребёнка. Может не понимала тогда чего-то, может была уже морально ко всему этому готова, не знаю… Буквально недавно в папке с документами нашла выписки разных врачей и результаты обследований мамы. Оказывается, у неё была запущенная стадия рака груди, рак дал метастазы во внутренние органы и мозг, т.е. она, фактически, была нежильцом во всех отношениях. Протянула на пол года больше, чем прогнозировали врачи.
Теперь я веду вполне нормальную жизнь. Учусь при первом меде, мечтаю связать свою жизнь с медициной (особенно интересует хирургия). От своих сверстников мало чем, как мне кажется, отличаюсь. Правда, стоит сказать, что я цинична. Весьма и весьма. Хотя, для профессии врача это, наверное, даже плюс. Жизнь идёт своим чередом, смерть матери я обычно вспоминаю после прочтения подобных статей. Без каких-либо слёз или сильных эмоций. В Бога не верю, но считаю, что у каждого своя судьба. У кого-то счастливая и безоблачная, у кого-то более тяжёлая, порой плачевная. Но мы с вами, опять же, в состоянии на неё повлиять, ведь каждый может следить за своим здоровьем и вовремя обращаться к врачам, каждый может хорошо учиться и работать, главное – захотеть.
Ещё не вечер… это можно сказать и про Иосифа Широкого, если интересно просто так и наберите «Иосиф Широкий» и прочтите обязательно статью «памятник»